Исключительно дилетантски и с большой приязнью к исполнителям я рискну оценивать только достаточно объемные и состоявшиеся на данный момент образы.
Денис Сарайкин – Осип. Тип криминального холуя во всей его победительно-трусливой красе. Перед хозяином он до поры до времени ходит на цыпочках и заискивающе подскуливает; всех остальных третирует с нахрапом теневого властелина. Прошлое его мрачно, будущее блистательно, но кратко. Зарвется, как пить дать. Другие подобные сковырнут и забудут поминать. Иван Машнин – мент. Без разницы, как его звали у Гоголя, он настолько же вечен, насколько противен. В отличие от Осипа (см. выше), по большому счету тип безобидный в силу единичности извилины в черепушке. Хотя, если направить к добру, дать почитать хорошие тексты (начать можно с письма Хлестакова Тряпичкину), может и получиться честный барбос. Александр Чернявский – Хлестаков. Не перестаю скорбеть, что не единственный. Хитрая бестия, лизоблюд и наглец. Без пяти минут заслуженный артист – если бы звания не выдавали так скупо и вне возрастного ценза. Этот «хлястик» не слился бы с хороводом подобных, даже будь их вдвое больше: органика не позволит. Константин Иванов – «враль с актуализацией». Почему не Хлестаков – потому что каждый инструмент звучит лучше всего на правильном месте. В «царском» кресле ядовитым цветком раскрывается редкое отрицательное обаяние этого артиста. Возможно, в жизни он лапочка, но я бы не рискнула проверять. Ольга Лебедева – Анна Андреевна, городничиха. И слова-то толком сказать не дают бедной женщине (я об Анне Андреевне), а она все же успевает продемонстрировать и приличное воспитание, и готовность оным пренебречь ради внезапной феерии страсти к первому встречному более-менее щегольской наружности и смелого обхождения. Марья Антоновна – роль преимущественно акробатическая, боюсь, могу только выразить изумление обеими «мэрскими дочками» за их гуттаперчивость и задор. Не знаю, что сказать о городничих… они и мэры, и питерские потаскушки, и ассистенты по реквизиту, и шоумэны по работе с залом… им трудно, пожелаю им стойкости и оптимизма. Владимир Давиденко и Маргарита Рассказова (капитан и вдова), хоть и разведенные по актам, перекликаются с моим желанием видеть их в специально отведенных им отдельных спектаклях
Две главные для меня роли в этом спектакле не имеют ничего общего с собственно «Ревизором», но и не смотрятся отдельными от театра чиновничьего абсурда. Это Башмачкин и Поприщин, сломанные винтики бюрократической машины. Мне довелось увидеть всех артистов, исполняющих эти роли, и хочется взять на себя смелость (или дерзость) сравнить пары Толков/Молотков и Карпов/Пискунов. Когда на сцене «старики» (кавычки уместны, потому что мы с вами, господа среднего и младшего возраста, столько не проживем – во всяком случае, в таком активном режиме) – им, в общем-то, и делать ничего не надо особенного, лишь бросать немой укор между строк гоголевского текста всем этим щелкоперам и чинушам, не дающим вздохнуть маленькому человечку, на плечах которого стоит этот тяжелый мир. Потому-то среди них, как в войну в пехоте, наибольшая убыль и самая жестокая ротация. Мир ломает им спинки и стирает короткую память об их именах, а они безропотно шаркают под непосильной ношей, никем не замеченные, ничем не вознагражденные, но гордые своей покорностью как исполнением свыше данного назначения. Совсем другими я вижу эту пару в исполнении Валерия Толкова и Андрея Молоткова. В этом варианте персонажей тоже сломала система – так написал Гоголь, вероятно, он что-то хотел этим сказать, и не мне спорить – но мужчины, в отличие от стариков, противопоставили ей пассивный (какой осилили) бунт: Акакий Акакиевич у Толкова не гоголевская полусущность, а дерзкий эскапист, замкнувшийся в служебной рутине не потому, что ни на что другое не способен, а потому, что ничего большего не желает этому обществу дать. Он скорее выжжет в себе личность сам, чем сольется с бесчеловечной структурой, унижающей каждого, кто высунулся. Поприщин Молоткова – высунулся. Каким образом, не особенно важно, но молох дал сдачи стократно, и человек тоже «сбежал» - в мир своих галлюцинаций, проливающихся на его бедную голову дождем обобщений и прозрений, непосильных даже опустевшему сознанию…
Куда несется Русь, так что «косясь, уступают ей дорогу другие народы и государства»… Мне кажется, главный вопрос не в том, доколе будут коситься окружающие (ну, надо же им и за своей дорогой следить, не только за нашей). Вопрос – не пора ли нам перестать коситься друг на друга и на себя самих. Может, посмотрим в глаза? Хуже-то не будет.
И вот в финале – немая сцена… смотрит на немой зал…
Архив отзывов
08.03.2016
Елена
Го-го-гоголь. Новый ревизор
Мы не на сцене.
Исключительно дилетантски и с большой приязнью к исполнителям я рискну оценивать только достаточно объемные и состоявшиеся на данный момент образы.
Денис Сарайкин – Осип. Тип криминального холуя во всей его победительно-трусливой красе. Перед хозяином он до поры до времени ходит на цыпочках и заискивающе подскуливает; всех остальных третирует с нахрапом теневого властелина. Прошлое его мрачно, будущее блистательно, но кратко. Зарвется, как пить дать. Другие подобные сковырнут и забудут поминать.
Иван Машнин – мент. Без разницы, как его звали у Гоголя, он настолько же вечен, насколько противен. В отличие от Осипа (см. выше), по большому счету тип безобидный в силу единичности извилины в черепушке. Хотя, если направить к добру, дать почитать хорошие тексты (начать можно с письма Хлестакова Тряпичкину), может и получиться честный барбос.
Александр Чернявский – Хлестаков. Не перестаю скорбеть, что не единственный. Хитрая бестия, лизоблюд и наглец. Без пяти минут заслуженный артист – если бы звания не выдавали так скупо и вне возрастного ценза. Этот «хлястик» не слился бы с хороводом подобных, даже будь их вдвое больше: органика не позволит.
Константин Иванов – «враль с актуализацией». Почему не Хлестаков – потому что каждый инструмент звучит лучше всего на правильном месте. В «царском» кресле ядовитым цветком раскрывается редкое отрицательное обаяние этого артиста. Возможно, в жизни он лапочка, но я бы не рискнула проверять.
Ольга Лебедева – Анна Андреевна, городничиха. И слова-то толком сказать не дают бедной женщине (я об Анне Андреевне), а она все же успевает продемонстрировать и приличное воспитание, и готовность оным пренебречь ради внезапной феерии страсти к первому встречному более-менее щегольской наружности и смелого обхождения.
Марья Антоновна – роль преимущественно акробатическая, боюсь, могу только выразить изумление обеими «мэрскими дочками» за их гуттаперчивость и задор.
Не знаю, что сказать о городничих… они и мэры, и питерские потаскушки, и ассистенты по реквизиту, и шоумэны по работе с залом… им трудно, пожелаю им стойкости и оптимизма.
Владимир Давиденко и Маргарита Рассказова (капитан и вдова), хоть и разведенные по актам, перекликаются с моим желанием видеть их в специально отведенных им отдельных спектаклях
Две главные для меня роли в этом спектакле не имеют ничего общего с собственно «Ревизором», но и не смотрятся отдельными от театра чиновничьего абсурда. Это Башмачкин и Поприщин, сломанные винтики бюрократической машины. Мне довелось увидеть всех артистов, исполняющих эти роли, и хочется взять на себя смелость (или дерзость) сравнить пары Толков/Молотков и Карпов/Пискунов.
Когда на сцене «старики» (кавычки уместны, потому что мы с вами, господа среднего и младшего возраста, столько не проживем – во всяком случае, в таком активном режиме) – им, в общем-то, и делать ничего не надо особенного, лишь бросать немой укор между строк гоголевского текста всем этим щелкоперам и чинушам, не дающим вздохнуть маленькому человечку, на плечах которого стоит этот тяжелый мир. Потому-то среди них, как в войну в пехоте, наибольшая убыль и самая жестокая ротация. Мир ломает им спинки и стирает короткую память об их именах, а они безропотно шаркают под непосильной ношей, никем не замеченные, ничем не вознагражденные, но гордые своей покорностью как исполнением свыше данного назначения.
Совсем другими я вижу эту пару в исполнении Валерия Толкова и Андрея Молоткова. В этом варианте персонажей тоже сломала система – так написал Гоголь, вероятно, он что-то хотел этим сказать, и не мне спорить – но мужчины, в отличие от стариков, противопоставили ей пассивный (какой осилили) бунт: Акакий Акакиевич у Толкова не гоголевская полусущность, а дерзкий эскапист, замкнувшийся в служебной рутине не потому, что ни на что другое не способен, а потому, что ничего большего не желает этому обществу дать. Он скорее выжжет в себе личность сам, чем сольется с бесчеловечной структурой, унижающей каждого, кто высунулся. Поприщин Молоткова – высунулся. Каким образом, не особенно важно, но молох дал сдачи стократно, и человек тоже «сбежал» - в мир своих галлюцинаций, проливающихся на его бедную голову дождем обобщений и прозрений, непосильных даже опустевшему сознанию…
Куда несется Русь, так что «косясь, уступают ей дорогу другие народы и государства»… Мне кажется, главный вопрос не в том, доколе будут коситься окружающие (ну, надо же им и за своей дорогой следить, не только за нашей). Вопрос – не пора ли нам перестать коситься друг на друга и на себя самих. Может, посмотрим в глаза? Хуже-то не будет.
И вот в финале – немая сцена… смотрит на немой зал…