Сми о нас

14.03.2019

"МАРК РОЗОВСКИЙ: «ПРАВДА НАШЕЙ ИСТОРИИ – В ЭТИХ ПЕСНЯХ»"

Театр «У Никитских ворот» отметил юбилей спектакля «Песни нашей коммуналки» - нестареющего хита Марка Розовского.

– Марк Григорьевич, почему, на ваш взгляд, на протяжении стольких лет спектакль собирает аншлаги?

– Прежде всего, это пласт нашей неофициальной культуры. Потому что официальная культура постоянно врала (если чуть подробнее объяснять причины успеха и размышлять). Хотя и в официальной культуре встречались чудные песни, красивые мелодии. Но, как правило, это были песни далекие от реальности, от жизни. А песни, которые мы поем, это другие песни… Некоторые – полузапретные. Скажем, наш цикл, как говорится, уголовной лирики, тюремной романтики и поэтики – так называемая блатная песня.

Есть, конечно, блатняк-пошлятина. Но мы выбрали такие по содержанию песни, которые и с точки зрения поэтической, выдерживают конкуренцию с любыми замечательными стихами и мелодиями. Каждая песня – она как камешек в мозаике. Разноцветные камешки могут быть по-своему привлекательными, по-своему сверкать. Но сложенные вместе, они дают панораму, обобщенную картину жизни с ее муками, противоречиями, конфликтами. Это честное народное творчество.

Далее, мы не пародируем эти песни. Вот скажем, есть опыт по телевидению – «Старые песни о главном». Но они же все фальшивые! Это я как режиссер говорю. Потому что попсовые певцы как бы издеваются над тем материалом, который исполняют. Они по-другому не могут, потому что не в силах понять время изнутри, второй смысл открыть у этих же песен. А когда извлекается серьезный подтекст и контекст, мы возвращаем эти песни в миросознание времени, и они возникают именно в обстановке настоящего коммунального быта, коммунальной квартиры. Весь наш народ через это прошел. Это наша история. И большая история.

Тут есть и война, и довоенное время, и любовная лирика, и даже какая-то боль, тут есть и политический элемент. Особенно в тюремном, лагерном блоке. В отличие от тех же «Песен нашего двора», где работает сама атмосфера спектакля под открытым небом. Там я просто расставил актеров на разных точках. А в «Песнях нашей коммуналки» все-таки каждый номер имеет свое постановочное решение. Это такая «зримая песня», как говорил Товстоногов. То есть я пытался в каждом номере найти драматургию и превратить ее в некое стилеобразующее зрелище именно со своим контрапунктным сюжетом, если так можно выразиться.

Допустим, «Голубку» мы поем, а на сцене отнюдь не какая-то эстрадная дива, которая поет эту «Голубку», а этакая домохозяйка, которая месит тесто и при этом разговаривает по телефону со своим любимым, он где-то там, на Кубе, находится... Сразу возникает ассоциация. Возникает, конечно, элемент иронический, сатирический в отношении Фиделя и веры нашей коммунальной квартиры в счастье кубинской революции. Мы же это все пережили, всем сердцем! Потом до нас кое- что дошло в историческом плане, и мы, рассвободив свое личное и общественное сознание, сделали переоценки каких-то ценностей. Публика смеется, аплодирует, потому что узнает себя.

Впрочем, здесь нет идеологии, но на самом деле есть политичность восприятия этих песен через призму времени.

– Нынешний зритель, который имеет уже исторический опыт и понимание нашей истории, чувствует прошлое иначе.

– А мы на это и рассчитываем. Он не просто воспринимает песенки как кайф – вот, цумба-цумба, ритм или какие-то нежные слова... Нет, он про себя думает: «Вот каким же я глупым был!» или «Вот какое же все-таки было обаяние в той жизни и вместе с тем какая была нищета той жизни и несуразица быта!» Так жила страна. Сегодня мы частенько идеализируем наше прошлое, ностальгируем. Однако театр как раз ничего не идеализирует. Мы не зовем в прошлое этим спектаклем! Мы, наоборот, предостерегаем и говорим, что в этом прошлом было много дурного, дикого и, слава Богу, забытого – смотрите… Я как-бы говорю: «Да, себя не перепилишь. Это история. Но  это НАША история». Тут нет ничего пропагандистского, ничего зовущего в сталинщину (назовем вещи своими именами). А есть, наоборот, та человечность, которая даже в сталинское время была в природе фольклора, в природе народного сознания, потом чуть позже это явление назвали авторская или бардовская песня. Эти песни сопровождали нашу жизнь. Не доклады на съездах партии, а какие-то песенки под гитару! Поэтому здесь незримо присутствует и какой-то высокий политический и поэтический параллельный смысл. И он для нас чрезвычайно важен.

На нашем спектакле и молодежь, и люди среднего поколения, и люди зрелого возраста, даже пожилые люди. Но они все едины, абсолютно едины. Вот это самое дорогое. И это продолжается, где бы мы ни выступали. А выступали мы по всей стране. И за границу ездили. Были в США, в Израиле, в Германии, в Прибалтике и так далее. Можно назвать много стран, где мы играли эти песни как спектакль. И самого разного рода, казалось бы, публика, в том числе и настроенная, я бы так сказал, не слишком доброжелательно, что ли, к россиянам, на этом спектакле теряла свою энергию противоборства с Россией в чистом виде, а проникалась именно той человечностью, которую Россия разносит по всему миру, не стесняясь своего коммунального нищенства.

– В чем секрет?

 Мы ничего не приглаживаем. Мы говорим правду. Правда нашей истории – в этих песнях. И она, эта правда, доходит до любого сердца. Всегда, кстати, довольно часто захаживали и на этот спектакль, и на «Песни нашего двора» люди отсидевшие, которые, казалось бы, вообще в театр не ходят. А на этот спектакль они ходят, потому что это их задевает, это тоже их жизнь. Я это ценю. Вы знаете, были многочисленные случаи... Приносят какие-то тексты чернильным карандашом: «Вот, у меня тетрадка, на нарах переписанная, возьмите эту песню. Ведь мы же ее пели». Понимаете? Им хочется расширить знание жизни и поделиться сокровищами самиздатского песенного массива. Вдруг оказывается, они хотят что-то усилить в нашем спектакле. Я их благодарю. Пару раз мы даже что-то использовали…
Теперь насчет самой постановки. Главное, он противостоит пышности и роскоши нашей эстрады, всем этим золотым пиджакам, нарядам, сверканиям, потому что наш спектакль натуралистичен, если хотите. Он натурален и натуралистичен.

И мне вспоминается, когда я учился еще на Сценарных курсах в середине 60-х годов, пришел Андрей Тарковский и сказал в своей лекции такую фразу, которая помогла мне вообще воспринимать и самого Андрея, и многие-многие фильмы и спектакли потом. Он сказал: «Натурализм – отец поэзии». То есть, если вы берете время и пространство, и это время у вас в режиме реального времени (а тут – песня, она существует как бы в режиме реального времени), то получается, что это не какое-то фэнтези, не «вампука», а абсолют театральной правды; тут требуется с достоверностью на сцене представить волшебный мир песни, и мир каждой этой песни должен быть абсолютно узнаваемым.

Мне многие говорят: «А почему вы не пригласили балетмейстера, который бы… Вы же двигаетесь тоже, танцуете». Я отвечаю: «Ни в коем случае. Пусть все танцуют враскосец, как танцевали на вечеринке или дома. Там же нет постановщика балетных номеров». Поэтому если бы мы здесь танцевали как в мюзик-холле или как в кордебалете, то все разрушилось бы, образ коммуналки разрушился.

Итак, нарочно танцуем враскосец, но мы азартно это делаем. Как в жизни! И каждый персонаж, который выходит в том или ином номере, имеет свой художественный индивидуальный образ. И каждый имеет свою знаковую маску... Но это никогда не концертное исполнение в чистом виде. Тут, повторяю, театральный подход, а не декоративное лицедейство, которым наши певцы владеют в полной мере и которое телевидение нам навязывает. У нас же все дышет жизнью, реальностью. Потому каждый зритель может как бы выйти и с нами быть на сцене таким же, как мы. Это обманка такая. И каждому кажется, что мы не какие-то там исполнители-небожители, холодные и пустые крашеные звезды, петухи и павлины, а мы такие же соседи узнаваемые, как ты, как ты, как ты, как ты. Вот в этом еще один секрет.

МАРИНА ХИЛЬКЕВИЧ | ФОТО: ЛЕНА МОРОЗОВА